Всему виной - новая философия, которую тот нагулял, как блудливые мужья нагуливают сифилис. Вот только благородное венерическое заболевание поражало тело, увечило оболочку, и в нынешние времена поддавалось лечению. А хворь некогда подающего надежды демона была неискоренима, накрепко спаявшись с самой его сутью.

Нету ни зла, ни добра, если размышлять категориями не человеческими. Есть порядок, который был изначально создан Творцом, и некое подобие хаоса, то есть всего, что от заданного порядка отклоняется. И только так может что-либо существовать, обретая некую особенность и живость. Так "я" отделяется от "не_я", так рождается завершенный шедевр, отделяя себя от какофонии красок мира. А стоит сместить баланс, стереть эту границу между порядком и хаосом, как все сущее затеряется, смажется и потеряет смысл. Так мембрана защищает клетку от окружающей среды. Так разница в ангелах и демонах рождает ту реальность, которую сотворил Господь.

Пастух словил барашка
и крепко привязал
Харьнул ему под хвост
И свой елдачник в руку взял.

А барашек это дело
Очень сильно не любил
Он пастуший член сначала
Даже чуть не откусил.

Но пастух ему засунул
И барашек околел
Вот так весело на ферме
Он барашка отимел.

После того, как кожа Мэй начала сверкать, коты завели странную... песню? Да, это вполне можно было охарактеризовать именно так. Медитативная, ритмичная, чем-то отдающая шорохом маракасов и перестуком кастаньет. С первых же звуков кошачьи голоса увлекали за собой куда-то вверх, но не к светлеющему небу, а в эту антрацитовую темноту.

Например, тонкая полоса перистых облаков, могла бы превратиться в сливочную реку. Почему бы облакам и вправду во что-то не превратиться? Или вот на сухоньком деревце, которое напоминало согбенную старушку распустились небольшие разноцветные бутоны из которых начали формироваться плоды. Должно быть они были вкусными. На лавочках, которые оккупировало кошачье воинство, проступали призрачные человеческие силуэты, чем-то смахивающие на каких-нибудь выходцев из старых ирландских легенд.

Вообще понятие "жестокость", на удивление Уля, присутствовало только у взрослых. У детей же его не было вовсе. Наверное, потому что в отличие от воспитанных и выросших, дети по-прежнему впитывали все происходящее в мире таким, какое оно есть, не стремясь это охарактеризовать иначе, нежели "интересно", "увлекательно" или наоборот - "скучно". Понятие же жестокости формировалось тогда, когда человек переходил в так называемую "сознательную жизнь", окончательно отделяя себя от мира.

"Хотя в маленьких чудесах, - размышлял Уэль, - куда больше какой-то искренности, наивности и прелести. Маленькие чудеса - это как раз то, что мне по душе. Большие же - пусть остаются профессионалам. Ангелам всяким с Бозенькой во главе, демонам... в общем, специалистам. Пусть им принадлежат чудеса со смыслом. Себе же я оставлю бессмысленные, маленькие и трогательные. Или не себе?"